Биография

Представим себе человека, сидящего у зеркала. Он прекрасно одет, правда, слегка вычурно, а волосы выкрашены в зеленый цвет - неслыханная дерзость для Франции середины XIX века. Вскоре он встанет и пойдет, как обычно, на прогулку по Елисейским полям. Взяв трость и набросив широкий черный камзол, Шарль Бодлер будет идти, гордо вскинув голову, переступая через лужи, более всего боясь запятнать изысканное свое одеяние. Автора нашумевших "Цветов зла" узнают на улице, но он выказывает показное пренебрежение к докучливым поклонникам. Бодлер будет сидеть в городском кафе, будет читать со сцены стихи. Во время революции 1848 года он, возбужденный и восторженный, будет призывать к свержению власти. Его возлюбленными станут многие парижанки... Но, по существу, он никогда не выйдет из своей комнаты, где есть это зеркало, никогда не отведет взора от своего лица. Таков Бодлер - поэт, ненавидящий природу; художник, по выражению Сартра, "являющийся судорожным протестом против собственной природности", презирающий все спонтанное и естественное, стремящийся видеть лишь то, что подскажет каприз воображения; человек, весь свой талант положивший на то, чтобы вступать в отношения лишь с самим собой. Его отношения с женщинами, как это ни парадоксально, служили тому, чтобы выполнить его тайное желание - остаться в полном одиночестве. Однако, чтобы все эти положения стали ясны, обратимся к конкретным фактам биографии поэта. Шарль Бодлер родился 9 апреля 1828 года, когда его отцу было 62 года, а матери - 28 лет. В этой разнице в возрасте Бодлер впоследствии усмотрит нечто роковое, положившее начало его внутреннему разладу. Но детство Бодлера, по словам биографов, было "ослепительно счастливым". Шарля баловали, он был долгожданным и единственным сыном. Когда Бодлеру исполнилось пять лет, его отец умер, но не раннее сиротство, а то, что последовало за ним, стало для Шарля ошеломляющим ударом. Через год его мать, к которой с раннего детства он испытывал чувства, выходящие за рамки сыновней любви, выходит замуж. Шестилетний Бодлер чувствует настоящие муки ревности. Он всю жизнь, до самой своей смерти, называл замужество матери "предательством", добавляя, что она не имела права выходить замуж повторно, "имея такого сына, как я". Он, ощущавший себя сыном-мужем, при жизни ненавидимого им отчима генерала Опика назначал своей матери тайные свидания, устраивал сцены ревности, писал ей нежные письма. Не столь важно, вожделел ли он к своей матери, - существенны психологические последствия, к которым привела ее "измена". Тем более что в одиннадцать лет Шарля отлучают от матери, от родительского дома, отдают в Королевский колледж в Лионе. Тогда он, изгнанный из мира любви предательством матери, начал его последовательное уничтожение. Его дендизм, фетишизм, страсть к холодным женщинам и к укрощенной природе, к предметам, преображенным человеческим трудом, - все это способы мироотрицания.И все же самыми существенными для понимания личности Бодлера являются его взаимоотношения с женщинами. Безумных влюбленностей в юности Бодлер не испытывал, однако был неутомимым посетителем борделей. В пятнадцать лет он едва ли не нарочно заразился сифилисом, выбирая, по его словам, наиболее "болезненных и грязных" проституток. Болезнь придала ему блеск постепенного увядания - то, что он всегда ценил: луна, исчезающая под лучами восходящего солнца, угасающее мерцание свечи, старые люди, на которых лежит отпечаток приближающегося конца. Тлеющая жизнь, с которой сводятся последние счеты, жизнь, на которой лежит отпечаток смерти, влечет Бодлера. Его возлюбленной на долгие годы стала проститутка Лушетта, нечистоплотная и уродливая. Соединяясь с телом Лушетты, он словно переносил на себя ее болезни и уродство. Можно предположить, что подобные любовные контакты служили его тайной потребности в медленном самоубийстве.В течение двадцати лет он состоял в связи со статисткой одного из парижских театров Жанной Дюваль, изменявшей ему при каждом удобном случае. А когда ее разбил паралич, Бодлер привязался к ней еще нежнее. Имея двух любовниц, Лушетту и Дюваль, он влюблялся в женщин, которые, как он предполагал, не могли ответить ему взаимностью. И сразу терял интерес к своим избранницам, если те были через чур нежны. Он испытывал почти ужас при мысли о том, что та, которую он полюбил, окажется в его объятиях. Известно, чем закончился его роман с мадемуазель Дюпрэ, которую Бодлер осыпал любовными письмами. Едва они сблизились, поэт, как от чумы, бежал от ее страсти. Ему нужна была не страсть, а бесстрастие. В этом "патологическом платонизме" Бодлера нет ничего общего с идеализацией любимой женщины. Год от года крепнет в Бодлере мечта о холодной, фригидной женщине, позволяющей овладеть собой только из глубочайшего равнодушия. В своих прогулках по борделям, в объятиях Лушетты и Жанны Дюваль он вызывал в своем воображении такой образ: ледяная обнаженная женщина смотрит на его извивающееся в судорогах тело, ее взгляд бесстрастен и пуст, но направлен на Бодлера, ее тело великолепно, но нельзя даже представить, что к нему можно испытать вожделение (к этому образу мы еще вернемся).Этот клубок стоит распутать. Основы столь экзотических отношений Бодлера с дамами, причины его патологической сексуальности лежат в той борьбе с реальностью, которую он развернул, едва почувствовав, что она его отторгает. С того момента, как мать, бывшая для него божеством, отвернулась от него, его терзает чувство заброшенности в чуждом ему мире. Все здесь обманчиво, все, к чему тянется его рука, ускользает. В одном из писем он говорит: "И нравственно, и физически я всегда ощущал близость бездны - не только бездны сна, но и бездны действия, мечты, воспоминаний, печали, раскаяния, красоты, множества". И далее: "Отныне я испытываю постоянное головокружение".Бодлер, чувствовавший бездну в себе и вне себя, пытался разными способами остановить это головокружение, ощутить устойчивость и покой. Подлинная мука Бодлера в том, что он не верит ни одному своему любовному порыву, ни одному чувству. Он стремится зафиксировать хоть какое-то свое состояние, вырвать взглядом из своей вечно меняющейся души хоть какой-то устойчивый, ясный образ. А в результате начинает жить под собственным присмотром. С этого момента он абсолютно лишается непосредственности: недоверчиво вглядывается в каждое свое чувство, лишая его естественности, пытается застичь себя врасплох за спонтанным действием. Это внутреннее раздвоение на зрителя и актера заставило его создать театр для себя, которым он тяготился и гордился всю жизнь. Бодлер попал в ловушку, которую сам для себя и создал.Женщины влекли Бодлера, но животность этого влечения отталкивали его, и он приложил немало усилий, чтобы приукрасить свое желание, добиться бесконтактного контакта, "вдыхать" женщину, а не обладать ею. Поскольку акт обладания связан с зачатием, с плодородием, с продолжением жизни в столь ненавистном нашему герою мире, желания самого Бодлера должны были стать стерильны, а его грех - бесплотен. И, ложась в постель с Лушеттой или Дюваль, он словно открывает занавес и начинает свой спектакль. Там, где другие испытывают полное расслабление, Бодлер напрягает все свои силы, пытаясь не быть собой: ведь он оказывается в невыносимой близости с другим человеком.И тогда женщины, которых Бодлер презирал (в "Моем обнаженном сердце" он пишет: "Женщина - противоположность денди. Женщина испытывает голод - и хочет есть, испытывает жажду - и хочет пить... Великая заслуга! Женщина естественна, то есть омерзительна"), с трудом скрывая свой страх перед ними, не удостаиваются чести быть с самим Бодлером, они видят лишь актера, играющего Шарля Бодлера. Чем теснее Бодлер сближается с женщиной, тем сильнее его желание ускользнуть, оставив в ее объятиях некий мираж, сделать так, чтобы ее глаза видели кого-то другого, глядя на него. Бодлер, ни на секунду не отрывающий от себя взгляда, испытывал ужас при мысли, что на него смотрят, постигают, разгадывают, проникают до печенок... Его дендизм, эпатаж в поведении и одежде лишь способ скрыть себя, повести взгляды других людей по ложному пути, не дав им увидеть самого Шарля Бодлера. Чем ярче его одежда, чем крикливей его поведение, чем невероятнее слухи, которые он о себе распускает, тем более надежно он огражден. Бодлер распространял слухи о своем гомосексуализме, о том, что он тайный полицейский агент, и когда добивался общественного порицания, то хохотал над теми, кто боролся с им же созданным идолом. Таков Бодлер: порицание и осуждение были ему необходимы, поскольку он был не в ладах со своей совестью, но допустить, чтобы они попали точно в цель, он не хотел.В его письмах мы обнаружим весьма знаменательную фразу: "Совокупляться - значит стремиться к проникновению в другого, а художник никогда не выходит за пределы самого себя". Знакомые подозревали Бодлера в импотенции, но, судя по его письмам и запискам, его мало интересовал сам процесс физического слияния. Бодлер предпочитал быть соглядатаем и фетишистом, поскольку, испытывая ужас перед всем природным и естественным, перевел процесс обладания в символическую сферу. Он садится подле занимающейся любовью пары, закутанный по самую шею, и пожирает глазами все, что видит. Тот, кто смотрит, сам ни в чем не участвует, но своим взглядом присваивает себе все. Его взгляд горит вожделением, он вбирает в себя женское тело, его нос втягивает ее запахи. И, вдыхая и разглядывая женщину, он сливается с ней, так ни разу и не прикоснувшись к ее телу. Женщина для Бодлера - лишь повод к тому, чтобы грезить. Еще и поэтому он ходит к проституткам: они не могут окатить его ироничным взглядом, их тело словно нейтрализует их личность (о других причинах его пристрастия к продажным женщинам было написано выше. Но мотив, упомянутый здесь - едва ли не самый главный для Бодлера). Бодлер, стремящийся преодолеть природное, естественное, в живом теле проститутки видит лишь орудие, которое может приблизить его к его же мечтам и грезам. Ради этого момента сближения с самим собой, ради мига, в котором Бодлер сливается со своей мечтой о себе, ему необходимо тело женщины. И тут мы вновь сталкиваемся с грезой Бодлера, преследовавшей его всю жизнь: образ мраморной женщины с бесстрастным взором. И чем грязнее были наслаждения, тем необходимей ему было вызывать в своем воображении этот сверкающий образ. Что это - образ матери, которую он обвинял своими пороками? Или его просто одолевала жажда контрастов? Или ему был так необходим бестрепетный взгляд, который бы помогал ему, чувствующему в себе бездну, застыть в каком-то определенном состоянии, остановить "головокружение"? Или важно то, что глаза этой женщины смотрят, но не видят, тем самым удовлетворяя двойственное желание Бодлера быть постоянно на виду и в то же время скрытым от чужих взоров? Или взыскуемая Бодлером фригидность является одним из проявлений его тяги к смерти? ( Как и стремление Бодлера к больной и уродливой проститутке Лушетте, о чем упоминалось выше). Или эта холодная женщина - Богоматерь, над которой он глумится, призывая ее в свидетели своих извращений? Когда задумываешься об этом, по существу печальном жизненном пути, то поражаешься тому, что Бодлер вращался в кругу одних и тех же проблем и сюжетов. В этой жизни нет самопреодоления, развития, неожиданного поворота. Поэт не разрешил даже самые простые противоречия. Беспрестанно призывая к путешествиям, он по полгода решался на поездку в другой город; этот проповедник активности остался апатичен и бесстрастен; мизантроп, он боялся одиночества...Для полноты образа надо сказать лишь несколько слов о дендизме Бодлера. Облачая себя в изысканную одежду, продумывая до мелочей ритуал поведения дома и на улице, в кафе и на сцене, Бодлер словно старается создать вокруг своей бесформенной, бездонной души изящную оправу продуманного, элегантного одеяния, экзотической прически, грациозных жестов.

По собственному его горделивому признанию женское тело влечет его, лишь когда оно полуодето, приправлено благовониями, увлажнено маслами. Друзья Бодлера говорили о том, как он любил маринованные, пережженные специями продукты; как обед превращался для него в церемониал, не связанный с набиванием желудка пищей; как ненавидел он свободно текущие реки, не окаймленные гранитными берегами, не перерезанные тяжелыми мостами... Вычурная одежда, скрывающая естественные формы тела; маринованная, преображенная специями и потерявшая свою изначальную природу пища; вода, "взятая на поводок", заключенная в гранитную темницу; женское тело, замаскированное мехами, косметикой и духами, - все это различные проявления страха Бодлера перед живой, непредсказуемой, неукрощенной жизнью. В ее неоформленности и случайности он словно чувствует нечто родственное хаосу, шевелящемуся в нем, и пытается набросить на нее искусственное, им сотканное, покрывало. Бодлер ни на минуту не изменит своим принципам: по Парижу будет бродить одинокий, стареющий денди. Он часами будет просиживать в кафе, презрительно поглядывая на прохожих. Умрет он 31 августа 1867 года. Похоронят его по иронии судьбы рядом с генералом Опиком, ненавистным отчимом, отнявшим у Бодлера мать и пустившим его в странствие по "чуждому, бессмысленному миру".